Глаза,чтобы плакать [По моей могиле кто-то ходил. Человек с улицы. С моей-то рожей. Глаза, чтобы плакать. Хлеб могильщиков] - Фредерик Дар

— Девушке, о которой идет речь, всего семнадцать, следовательно, она несовершеннолетняя. Она только что звонила мне, и я понял, что она вдребезги пьяна. Добавлю, что это племянница Люсии Меррер, знаменитой актрисы. Если вы немедленно не откроете мне дверь, я позову легавых, и вам долго придется выбираться из дерьма. Уж об этом я позабочусь!

По тому, как забегали глаза охранника, я понял, что попал в точку, основательно напугав его. Несколько раз нервно поведя шеей, поправляя воротник, он неуверенно нажал на кнопку позади себя, и дверь раскрылась.

Невообразимый грохот оглушил меня. Усилители работали на полную мощность, обрушивая на головы посетителей рев негритянского джаза, который смешивался с несущимися со всех сторон воплями и смехом. Меня как будто окатило волной безудержного и неуправляемого ярмарочного гулянья. Небольшой зал с низким сводчатым потолком был освещен только свечами. Спустившись еще на несколько ступеней вниз, я попытался в беснующейся в полумраке толпе разглядеть Мов, но как ни напрягал глаза, из-за густой пелены дыма сделать это было невозможно. Тогда я стал переходить от столика к столику, заглядывая в пьяные лица. Меня толкали танцующие пары, тянули за рукав какие-то женщины. Я медленно продвигался по залу, одуревший от шума, жары и запаха зверинца, которым был пропитан этот темный подвал. Боже праведный! Человечество переживало полный упадок, коль скоро находились желающие проводить время в подобных местах!

Наконец в глубине зала я заметил Мов. Она сидела в компании двух вызывающе одетых девиц и трех парней в джинсах и водолазках. Окружение Мов усердно вносило свою лепту во всеобщий гвалт. Один из парней, зажав коленями ноги Мов, хохотал, как идиот. Племянница Люсии, казалось, не разделяла всеобщей эйфории. Она молча потягивала виски из высокого стакана. Я подошел к их столу.

— Мов!

Все разом утихли и удивленно взглянули на меня. Мов тоже повернула голову в мою сторону.

— Ба, да это же Дон Жуан! Как вам удалось войти?

— Кто это? — поинтересовался один из ее приятелей.

— Постельный друг моей тетки!

Решив, что это шутка, молодые люди дружно расхохотались. Приятель Мов весьма радушно предложил:

— Располагайтесь, старина!

Это был высокий тип с коротко остриженными волосами и близоруким взглядом.

— Мов, уйдемте отсюда, прошу вас! — умолял я, пытаясь придать своему голосу твердость.

Она покачала головой.

— Ни за что! Мой маленький Морис! Мне здесь очень весело.

Я чувствовал себя идиотом.

— Мне очень жаль вас, Мов, если вам нравится подобное заведение…

— Я знаю, что вы лично предпочитаете спальни пожилых дам…

Я дал ей пощечину с такой силой, что она выронила стакан. Ее дружок с угрожающим видом попытался подняться, но ему мешал стол, так что я без труда, слегка толкнув, усадил его на прежнее место. Происшествие осталось незамеченным в дьявольской вакханалии. Мов взирала на меня злым и внимательным взглядом. Я, как ребенку, протянул ей руку.

— Ну-ка, быстро пойдем отсюда! Зачем устраивать скандалы?

— Это вы у нас непревзойденный мастер устраивать скандалы, — начала было ехидничать Мов, но я оборвал ее:

— Поговорим об этом после. А сейчас я умоляю тебя уйти со мной.

— А я вас умоляю оставить меня в покое, провинциальный Дон Жуан!

И вновь раздался взрыв хохота. Близорукий стал подбивать своих друзей:

— А этот тип не умеет себя вести. Надо бы выйти и поучить его хорошим манерам.

Но остальные были не настолько разогреты, чтобы затевать ссору. К тому же они чувствовали, что едва держатся на ногах. Тем не менее отказать себе в удовольствии покуражиться надо мной на глазах у девушек было выше их сил.

— Ну-ка, — заявил один из них, — вали отсюда к своей старой б…, а нас оставь в покое, мы тебя не звали.

Я схватил его за ворот водолазки.

— Оставьте меня, — завопил парень, что я и сделал, сопроводив это действие небольшим ударом, от которого тот перелетел через свой табурет. Надо сказать, что я довольно силен, возможно, потому, что все свободное время посвящал спорту.

Внезапно я получил страшный удар в лицо: приятель Мов запустил в меня тяжелой пепельницей. Вид крови, хлынувшей из разбитых губ на рубашку, мигом привел компанию в чувство. Они смотрели на меня со смущенным видом. Нападавший примирительно сказал:

— Послушайте, вы сами нарывались. Садитесь, старина, давайте выпьем. Что будете: джин-тоник или виски?

Я не реагировал на него, обращаясь только к Мов.

— Мов, вы по-прежнему отказываетесь пойти со мной?

Она поднялась. Я посторонился, пропуская ее вперед.

Компания молча следила за нами.

Служитель у входа выпученными от изумления глазами уставился на мое окровавленное лицо, но вопросы задавать не отважился. Я уселся в красный автомобиль Мов. Девушка вытащила из-под щетки квитанцию и выбросила ее. Затем села за руль. Она не сразу нашла ключи от машины. Пока она рылась в сумочке, я достал носовой платок и стал прикладывать его к кровоточащим губам, которые неимоверно раздулись. Во рту я ощущал противный вкус крови.

Наконец ключи были найдены. Машина тронулась. Мы молча ехали по набережной до Трокадеро. Но, вместо того чтобы пересечь мост, Мов вдруг притормозила перед Эйфелевой башней и повернула ко мне свое бледное лицо.

— Морис, я очень сожалею…

Я взглянул на нее и распухшими губами как можно беспечнее произнес:

— Я сам во всем виноват. Если бы не влез в вашу жизнь, вам не пришлось бы искать сомнительных развлечений.

Она осторожно взяла мою голову в свои ладони и заглянула мне в лицо. В ее голубых глазах стояли слезы. В неожиданном порыве она прижалась губами к моему окровавленному рту. Это даже нельзя было назвать поцелуем. Это было одновременно больше и меньше, чем обычная любовная ласка. На мгновение мы замерли. Когда Мов отодвинулась от меня, ее губы тоже были красными от крови. Это производило странное впечатление.

Я ничего не сказал, испытывая и счастье, и печаль.

Мов повернула ключ зажигания. Мотор негромко заурчал.

— Морис, я хотела бы вам сказать одну вещь.

— Говорите!

— Но это секрет!

— Тогда не говорите…

Можно было и не изображать из себя джентльмена. Ей слишком хотелось выговориться…

— Морис! Люсия мне не тетя: она моя мать!

На мгновение я закрыл глаза. Как бы я хотел потерять слух до того, как она произнесла эти слова!..

— Знаете, почему меня так убила новость о том, что она собирается играть роль вашей матери? Желая остаться в глазах окружающих вечно молодой, Люсия держала меня в отдалении. Едва ли десятку человек в Париже известно, кто я на самом деле. Я воспитывалась в роскошных заведениях, но годами не видела собственной матери. В конце концов несколько месяцев назад я почувствовала, что больше не могу так жить, и написала ей письмо, где, напоминая о своем существовании, просила разрешения быть с ней рядом. Она согласилась меня забрать, поставив это отвратительное условие. Я вынуждена была превратиться из дочери в племянницу, чтобы не мешать ее карьере. Она так боялась роли матери! И вот неожиданно ради вас…

Мов резко нажала на тормоз и уронила голову на лежащие на руле руки.

Ей необходимо было выплакаться, но слезы иссякли. Я положил руку на ее затылок.

— Мов… Думаю, мне надо сматывать удочки. Зачем я буду вам мешать…

Машина стояла на месте с включенным двигателем. Девушка подняла голову. Ее лицо было восковым.

— К чему вам уезжать, Морис? Это ничего не изменит! Она такова по своей сути! И если разобраться, вы тоже оказались ее жертвой.

— Если разобраться, то да, — повторил я, потрясенный этим замечанием.

— К тому же я считаю, что вы шикарный парень. В своем роде…

— Да, Мов, в своем роде…

Наконец мы двинулись дальше и за всю дорогу больше не проронили ни слова. Нам просто больше не о чем было говорить.

8

Я проснулся довольно поздно. Когда я открыл глаза, комната была залита солнечным светом. Золотые блики, играющие на стенах, вызвали в памяти образ Мов и странный поцелуй, который она мне подарила. Все утро мысли о нем неотвязно преследовали меня, словно старая печаль, которая приходит, когда ее совсем не ждешь. Вчера я открыл для себя эту хрупкую девочку-подростка. Мне стали понятны ее странности, истоки ее горя. Люсия по отношению к ней вела себя просто отвратительно. Долгие годы Мов мечтала о встрече с матерью. В своих мыслях она наделила ее всеми мыслимыми и немыслимыми достоинствами, но реальность разрушила все ее надежды, и девочка скоро поняла, что вместо жаркой и нежной материнской любви ей уготован эгоизм и экстравагантность избалованной актрисы. Люсия отказалась от нее, вычеркнула из памяти, поместив в самый дальний угол своего бытия, как убирают устаревшую фамильную мебель, которой стыдятся, так как ока не соответствует роскоши современного жилища.